Неясно, что может оказаться более жутким — то, что вселенная бесконечна, или, наоборот, её предельность; ребята говорят, существует же даже христианская но при этом научная фантастика, хотя казалось бы — ну в общем известная гравюра Фламмариона, пусть и датируемая 1888 годом, но с надеждой возводимая к Космографии 1544 года, напечатанной в Базеле (это в ней были нарисованы те жуткие человеки без голов но с лицами на торсе, ужас), не так уж и далека от реальности.
С нарочито инсценированного поезда с проекциями на задниках окон и с угасающими персонажами на качающихся кроватях и полу, после многозначительного разговора с вроде бы слепым контролёром, сходит персонаж; ну, то есть буквально с паровоза истории человек сошёл, и, продираясь через заснеженное кладбище, идёт к элитной заброшке и пытается в неё войти, чтобы вроде как навестить лежащего там на сохранении отца.
— Ваш отец жив конечно, правда с точки зрения вашей страны он, опять же конечно, мертв.
Через окошко он увидит на том же кладбище собак, какого-то пацана, который окажется им самим но в детстве, и собственно самого себя, продирающегося же, идущего и вроде как входящего в этот самый санаторий.
В общем всё остальное описывать незачем, нарратив разваливается, как плохой сахар, но зато сам этот процесс и заменяет нарратив; это наш собственный зрительский опыт, когда нас буквально за нос перетаскивают из одних пластов в другие простыми монтажными склейками, в зеркале обнаружится мамаша, в магазине евреи будут возводить буквальную лестницу Якова, а так же в программе веселая проститутка, лаз под кроватью прямо в деревню на Галичине, но с православным крестом на церкви и огромными птицами, а там и затонувший особняк с куклами австро-венгерских селебов, негритянским войском, а там и три мудреца, и гигантский стол с праздничным блюдом; это кот Шрёдингера наоборот, целый панопктикум, релятивизм смерти через квантовую суперпозицию, происходит одновременно всё и сразу.
Некоторые вещи слишком огромны чтобы случиться полностью.
Когда смотришь Санаторий под Клепсидрой / Sanatorium pod Klepsydra, по сути санаторий под некрологом, в первый раз, ничего не подозревая даже и не зная ничего о польском кино, ни о Wojciech Has, это всё, конечно, ошеломляет: это 1973 год, если что, Тарковский только год назад снял Солярис, где Банионис ходит в лосинах на шнуровке, а в главной переговорке развешаны репродукции PB1, — а тут раз и выясняется, что Польша это не только Барбара Брыльска, косметика Урода и нарядная бижутерия.
Но там чем глубже копать, тем больше понимать, что не знаешь совсем ничего; разумеется, персонажа зовут Иосиф, а отца и вовсе Иаков, так что и лестница неспроста, и даже блудница окажется Юдифью, и даст Йозефу голову Олоферна, оказавшегося женщиной; он потом и сам окажется на операционном столе вместо отца, ну да, и само толкование снов и воли божьей в виде собственно сна, за который его потом и арестуют; снящийся отец откроет новый магазинчик, уже в санатории, но, как и у Гондри 25 лет спустя все будет разваливаться и прогнивать, жители городка бегут от войск, — пока не наступит момент отпустить память об отце, смириться с погибелью всего мира Bruno Schulz и его самого, застреленного в дрогобычском гетто офицером гестапо Карлом Гюнтером, с куском хлеба, — вылезти из могилы, и оказаться тем же самым контролёром поезда с бельмом на обоих глазах.
И вся эта гигантская и по масштабу и по времени Катастрофа укладывается в линзу одного персонажа, 124 минуты, и 7 разной степени огромности декораций, изъезженных камерой вдоль и поперёк, по-разному подсвеченных и с разных же углов снятых, но по сути всё тех же; и тут-то, день, неделю, год спустя и восстаёт всё тот же вопрос о предельности вселенной; и насколько опустошающей может быть сама эта мысль; мы заперты, и спасения нет.
1464