Приговорённый к смерти бежал, или дух витает, где хочет (1956)
С исканиями Брессона искусства в кино в целом согласен. То, что Брессон не нашёл, что искал – ясно. Об этом говорят фильмы.
«Приговорённый» не исключение. Ключевые слова «бежал» и «витает, где хочет». Зная религиозность Брессона, надо понимать, что дух не запереть в тюрьме, не укротить, не запытать. Здоровый пафос, да нереалистический. Ещё как запереть, запытать и сломать. Тут я согласен с Оруэллом. Были те, кто не ломался, но таких единицы, невероятные люди.
Мысль о не смирённом духе является в первой же сцене. И здесь же встают неудобные вопросы, возникают сомнения в достоверности и правде.
В машине везут заключённых, в том числе героя. Его рука то и дело тянется к ручке двери, он поглядывает то вперёд, то на соседа, то на ручку. Камера фиксирует рычаг переключения скоростей. Герой бросает взгляд вперёд, оценивая дорожную обстановку. Вот он выскакивает. Пиф-паф, ой-ё-ёй. Именно такое впечатление «пиф-паф, ой-ё-ёй»: в углу кадра видно, как его без труда ловят, будто останавливают на улице прохожего, и ведут назад к машине.
По форме чётко, ничего лишнего, но и поверить в происходящее трудно. Выхвачены, отобраны чисто «киношные» движения, детали, а более значимые обстоятельства реально происходящего на экране проигнорированы. Например, отсутствуют наручники на руках героя, хотя рядом заключённый прикован к другому. А между тем герой птица не рядовая, участник сопротивления, лейтенант, человек обученный и опытный, то есть особо опасный.
В целом фильм построен также, и вызывает те же вопросы. Не смирённый дух гуляет, идёт скрупулёзная подготовка к побегу, произносятся полу пафосные речи, установка обойтись чисто киношными средствами в общем и целом исполняется, а веры в происходящее нет.
Давит тяжёлая железобетонная действительность. В титрах заявлено, что всё это истинная правда, дело происходит в 1943 году, в Лионе, да и везут героя в гестапо. И не сразу, но вспоминается лионский мясник, тварь, начальник гестапо (впоследствии выдающийся сотрудник ЦРУ), как раз в то время лютовавший в Лионе, и особенно не любивший участников сопротивления.
Жуткие обстоятельства, за кадром расстреливают, на окнах монументальные решётки, при этом двери в камерах межкомнатные, в глазок из камеры можно глядеть наружу, что очень удобно для заключённых. Можно всякое писать на стенах. На допросы ценного участника сопротивления не водят, пытками не пытают. Вызывают к следователю один раз.
– Здрастье, как жена, как детишки?
– Да ничего, в добром здравии. А как ваш подкоп? Продвигается?
– У меня не подкоп, у меня скалолазание.
– А, ну удачи. Вам, кстати, смертная казнь, как шпиону и так далее.
– Да, да, я так и подумал, большое спасибо. Могли бы не затрудняться, записку бы послали, у нас записки очень хорошо ходят.
Так слышится за кадрами в канцелярии гестапо.
В первые дни можно передавать записки на волю. Для этого по двору прогуливаются трое с мешочками, свёрточками, узелками; пробегают со стиркой обитательницы женского корпуса, куда можно сходить за булавкой, универсальной отмычкой наручников. От заключённых к троим и обратно передаются мешочки, верёвочки, карандаши и бумага. И всё это на солнечном дворе гестапо. Или гестапо-лайт?
Потом проходит слух, что будут изымать карандаши и проводить обыски. Враньё. Просто эсэсовец обходит камеры и вежливо спрашивает, мол у вас есть карандаш, ежели есть, то извольте отдать, не то мы вас, извините, расстреляем. Герой, подталкиваемый свободным духом, говорит, нету у меня карандаша. А обыски в итоге не проводятся. Ведь тогда у героя нашли бы много чего интересного.
Но лионский мясник, гестапо, фашисты?…
Короче, обуреваемый недоумениями, я растерялся и до духа мне дела не стало, не было дела до света, до неигры моделей, до последовательности кадров, до чистых средств кино. Не соответствовать ожиданиям зрителя, то есть избегать клише, это одно, а переворачивать всё с ног на голову – это совершенно другое.
Словом, не поверил я. https://telegra.ph/file/4f67cc8f92a82931d072d.jpg
1444